Тишина... Моя тишина имеет аромат апельсиновых деревьев и увядающих листьев. Моя тишина владеет собой и теплыми руками. Моя тишина лишает боли и срама. Моя тишина светла и хрупка.
Мне сегодня так горько и страшно. Слаб как младенец и столь же беззащитен. Мой враг из зазеркалья исчез. Как найти его? Только он не боялся смотреть в глаза.
Сырые простыни оборачиваются вокруг тела словно шуршащие змеи. Потолок покрыт звенящими цветами и размытыми закатами.
Смотрю в твои глаза, мой враг. Я на тебя - в округлую оправу, а ты на меня - из мира зазеркалья. Как знать, что видишь ты. Ты делаешь взмах рукой и заходишься в кашле. Мне тоже стоит невероятных усилий не отводить от тебя ненавидящего взгляда. Мы постоянно в ссоре, ты да я. И мы постоянно вместе - ты да я.
- Мсье, вы неважно выглядите. Вам бы полежать. - Спасибо, N., я уже собираюсь.
И ты уходишь, мой враг. Ненавижу твои глаза помоечного цвета, ненавижу твои алые волосы, ненавижу сонмы призраков за твоей спиной. Я вижу их, да, да. Я вижу. А ты нет.
Как знать, что видишь ты, и кто стоит за моей спиною.
Вы, мсье, сегодня не в голосе для танцев. Неуклюжи и лишены языка. Впрочем, откуда мне знать, что Вы таков лишь сегодня? Глядя на лицо Вашей спутницы, можно подумать, что она является свидетельницей всех Ваших неловких жестов. А что, быть может, Вы не в себе? Или давеча видели смертную казнь? Нет, здесь не настолько дико, теперь смерть тиха и постыдна, ее не выставляют на всеобщее обозрение. Значит, вы просто глупец. Смерть ношу с собой. Всегда. Жаль, не могу поделиться ею. Тогда бы Вы сразу ощутили вкус даже к своей холодной и невеселой жизни.
Аромат пудры и краски. Вдыхаю полной грудью - пыль и тяжесть театра. Значит, здесь? Здесь, отвечает мне он. И еще по краям, и на авансцене. Ну, и чтобы в глубине замерцало. Киваю - замерцает. Здесь я вижу черные тюльпаны, сплетенные густой сетью, а тут - белые лилии, пошлые и грязные как старые шлюхи - удел отчаявшихся бедняков да стеснительных извращенцев. Конечно, будет решетка. Какой нынче спектакль без решетки в глубине сцены? Понимаю, будет решетка. Усмехаюсь. Думаете посадить лебедей в клети, мсье русский танцор? Ну так мне жаль, я сделаю их тонкими и ломкими, чтобы ваши хрупкие птицы разбили своими нежными грудками эту мнимую преграду. Но куда им лететь, с подрезанными-то крыльями?
Белые лебеди смердят словно гнилые фрукты. Гладить их - одно мучение, но надо же знать, каковы на ощупь эти снежные перья, как обволакивает пальцы птичий жир, на котором каплями собирается вода, как легки и тверды клювы, как холодны и неприятны лапы. Гладить этих мерзких птиц, кормить их с руки, и мечтать лишь о том, чтобы пытка мнимой красотой закончилась как можно скорее.
Так приятно стоять к тебе спиной и ощущать жадный взгляд. Конечно, я не обернусь и не поведу плечом. Продолжу плести венок на могилу собственных чувств. Чего и тебе желаю. От всей души желаю.
Прикосновения режут подобно ядовитым лезвиям. Сильно дрожат руки от попытки держать карандаш. Я слаб, слаб, слаб... Но столько незавершенного, как это бросить? Кто продолжит? Рисовать декорации... Меня не станет, а легкие как перышки танцовщицы будут порхать среди тщательно выписанных цветов и решеток. Какая наивная глупость... В утиль.. Цветы и перышки. И меня.
На что похож этот весенний ветер? Завывая в трубах и торжествуя на развалинах, он проникает в самую душу того, кто осмелится прислушаться к его голосу. Под куполом маленькой церкви всегда бушует ветер, раскачивает стяги, листает молитвенники на скамьях, сжимает ледяной рукой горло святого отца, и хриплый срывающийся голос невразумительно пытается наставить нас всех на праведный путь.
Но каждому свой путь, и ветер меня не трогает. А вот солнце палит нещадно. Значит ли это, что в скором времени меня ожидает раскаленное дно Ада, а не сладостная прохлада Райских врат?
Хватаюсь на горло, и горечь, желчью разъедая зубы и язык, хлещет наружу неудержимым потоком. Падаю на колени, прям в эту кровавую едкую жижу, и она поглощает меня целиком.
Видел его. Бедный мальчик. Кажется, он совершенно мертв. Кожа ледяная и в синих разводах, руки и губы дрожат, а сердце совершенно не бьется. Он не поднимает глаз и ничего не ест. Хотел бы я быть на его месте. Такая страсть! Такая страсть!
Абсолютная тишина. Только слышно, как дважды в секунду упругие комки крови с силой проталкиваются через узкие венки на висках. Эта боль охватывает всю голову, и вот она пылает, как раскаленная лава.
Абсолютное бездействие. Таким образом я могу существовать, не меняя позы по нескольку часов и прикрыв веки ладонью, чтобы яркий свет не резал по глазам.
Абсолютное молчание. Сухие ломкие слова сейчас ни к чему, тяжелое густое молчание куда лучше, оно обволакивает язык и руки, делает меня похожим на влажного кладбищенского ангела душным сырым летним вечером.
Тушь закончилась в марте, Рисую стихи на песке...
Ничего не рисую, и тушь рекой разливается по столу в поисках белоснежного, с целью замарать. Находит лишь мои манжеты. Бумага закончилась в октябре.
Мы говорим много, но все не о том. Зачем? Я превращаю слова в чувства, забывая о мыслях. Так хочу тебя понимать, но этому надо выучиться. Есть ли у меня время учиться? Так хочу тебя принимать. Я научусь. Лишь бы не было поздно.
Не отворачивайся, ты же знаешь, как важен мне твой прямой теплый взгляд. Ты единственный, кто смотрит на меня с прежней теплотой. Единственный, кто не боится оставаться наедине или пускать в свой дом. Оставайся таким до того, к ак я покину этот мир. Не так уж и много я прошу.
Не могу отделаться от бессонницы. Очень жаль времени на сон, ведь его можно потратить на все остальное. Время, я вынужден объявить тебе войну с заведомо известным финалом! Но я вырву отсрочку в мелких боях. Мне нужна пара месяцев.